— Вы спортивный юрист. В чем конкретно заключается ваша работа?
— Я спортивный юрист с международным уклоном. В основном я занимаюсь сопровождением контрактных вопросов: трансферы, трудовые договоры. Также я представляю интересы клиентов в Спортивном арбитражном суде в Лозанне (CAS). Это сфера деятельности, без которой сегодня невозможно представить функционирование всей системы международного спорта.
— То есть если трансфер — это сделка между двумя клубами по переходу футболиста, вы здесь выступаете в роли агента. Правильно?
— Я тот человек, который ведет диалог с представителями игрока или клуба в зависимости от того, кто обращается за моими услугами, чтобы документально отразить существующие договоренности и сгладить краеугольные вопросы. Сама сделка подразумевает работу большого количества людей с одной и другой стороны. И непосредственно оформление сделки — юридическая часть, которой я и занимаюсь.
— Что поменялось в этом процессе после 24 февраля? Какие изменения вообще привнесли происходящие события?
— Изменения беспрецедентные. Мы с российскими коллегами в юридической среде до сих пор не находим объяснений некоторым решениям ФИФА, которые коснулись контрактных вопросов. В марте ФИФА приняла решение, согласно которому иностранные футболисты, играющие на тот момент в России, имеют возможность приостановить контракты и бесплатно перейти в другой чемпионат, уведомив об этом клуб. Да, ФИФА дала возможность сторонам договориться, но как договариваться, можно сказать, в одностороннем порядке?
То есть, грубо говоря, этим решением ФИФА связала руки российским клубам и одновременно расширило возможности игроков и их агентов. И очень многие этим воспользовались. В июне стало очевидно, что история с приостановкой контрактов получает продолжение и в новом сезоне.
Все это повлияло на качество иностранных футболистов, выступающих сегодня в Российской Премьер-лиге: количество хороших игроков, готовых приехать в Россию, стало существенно меньше. А у тех, кто все-таки приехал, есть опция в любой момент приостановить контракт и уехать отсюда.
— А как выглядит приостановка контракта с юридической точки зрения? То есть клуб просто теряет футболиста и деньги, которые за него заплатил?
— Игроку достаточно официально уведомить клуб — можно просто отправить имейл, — что на основании решения ФИФА он приостанавливает контракт. По сути, он бесплатно переходит в другой клуб на определенный срок — сейчас это один сезон. Важно, что это приостановка контракта, а не его расторжение. То есть формально по окончании сезона придется либо вернуться, либо оформить трансфер уже за деньги.
Клуб в этом случае теряет свой основной актив — футболиста. Это и финансовые, и соревновательные потери. «Рубин» весной потерял семь игроков и вылетел в низшую лигу. Я не знаю, с чем был связан этот массовый отъезд: могли надавить агенты или федерация, или игрок сам мог решить, что оставаться здесь небезопасно.
Кому‑то, наоборот, удалось договориться и переподписать контракты на улучшенных условиях, чтобы сохранить игроков. Кому‑то — отложить отъезд лидеров, как это было в «Динамо». Несмотря на колоссальное давление с немецкой стороны, Сандро Шварц (главный тренер «Динамо» до мая 2022 года. — Прим. ред.) отработал прошлый сезон до конца.
— Что в этой ситуации делать клубу? К кому обращаться? Есть ли способы урегулировать этот вопрос?
— Как раз таки к юристам. Я благодарна коллегам, с которыми мы вступили в негласную коалицию, совместно искали выход из этой ситуации и делились опытом. Потому что все это не имеет прецедентов, нет правоприменительной практики, и ты не знаешь, какие будут последствия у твоего решения.
Клубы звонили и спрашивали: «Можем ли мы подписать какое‑то соглашение, которое бы обезопасило от этих решений ФИФА и давало бы гарантии при заключении новых контрактов с футболистами?» Нам удалось адаптировать новые контракты игроков под эти реалии.
Допустим, решение игрока уехать связано не с личными причинами, а с тем, что ему поступает более выгодное предложение от другого клуба, который, например, играет в еврокубках. Российские же клубы в этом сезоне от них отстранены. Тогда зачем игроку оставаться здесь, если можно улучшить свои профессиональные условия? Зачем о чем‑то договариваться? То есть преимущество здесь в любом случае на стороне игрока.
— Это интересный момент, ведь футболистом движет не только финансовая мотивация, но прежде всего соревновательная. И участие в еврокубках как раз одна из них. У наших клубов сейчас нет этой возможности. Как тогда мотивировать игроков?
— Если рассматривать футбол с точки зрения бизнеса, то клубы потеряли очень серьезный дополнительный заработок. Суммы, которые они получают за участие в еврокубках, начинаются с 15–20 миллионов евро. Плюс доходы от телеправ, от результатов выступления — в итоге это очень большие деньги. Поэтому и качество легионеров, которые выступают в РПЛ, снизилось. Это связанный процесс.
Зачем тогда они сюда приезжают? Давайте разберем мотивацию на примере Матиаса Норманна (полузащитник «Динамо». — Прим. ред.). Он уехал из России до 24 февраля и всячески высказывался, что не готов возвращаться. Но так получилось, что он не заиграл в Англии и летом приехал назад.
— То есть все-таки решают деньги?
— Не только. Карьера футболиста недолгая, а конкуренция в профессии колоссальная. У Норманна не получилось в Англии, но ему нужно продолжать карьеру, поэтому он и приехал. Хотя и рискует быть отстраненным от игр за свою сборную.
— Значит, он сознательно идет на этот шаг? Почему?
— Потому что хочет реализоваться как футболист. Он мог принципиально отстаивать свою позицию и остаться в Англии — но реализовался бы он, сидя на скамейке? Значит игрок решил, что хочет что‑то доказать вопреки мировой политической повестке.
— Раз уж мы затронули тему кэнселинга, то не могу не спросить: было ли что‑то подобное в отношении наших футболистов в Европе?
— На личном примере скажу, что все менялось в зависимости от настроений мировой общественности. Нужно было прощупывать момент, как отнесутся к трансферу российского футболиста в конкретно взятой стране. Но, опять же, футбол — это бизнес.
Но сейчас клубы еще и предлагают футболисту сменить гражданство. У моих клиентов были подобные кейсы: им готовы были сделать предложение, но если те согласятся сменить гражданство. И здесь уже у игрока возникают вопросы: «Почему я готов уехать? Где я буду играть? Как все сложится?»
Что же касается футболистов, которые и раньше выступали в европейских чемпионатах, то от них я слышала, что они, наоборот, получили в команде поддержку. То есть никакого хейта и тем более кэнселинга не было.
— Летом сорвался переход Арсена Захаряна в «Челси». Разве этот кейс не отражает, как сложно сегодня российскому футболисту перейти в европейский клуб?
— Здесь, опять же, вопрос бизнеса. Та ситуация, которая произошла между «Челси» и «Динамо», говорит нам лишь о том, что кто‑то не смог осуществить платеж в условиях санкций. Это никак не относится к качеству футболиста.
Да, возможно, сейчас уехать сложнее, но спрос на качественных футболистов остается вне зависимости от паспорта. И это серьезная мотивация для молодых игроков.
— Но санкции делают трансферы технически невозможными.
— Дело не только в санкциях. Благодаря медиа мы знаем, что в контракте Арсена есть опция выкупа, то есть другому клубу достаточно заплатить определенную сумму денег. Я читала, что обсуждалась схема, при которой «Челси» переводит деньги посреднику, а тот — «Динамо». Но есть конкретные правила ФИФА в отношении трансферных платежей: третьи лица не могут выкупать права на футболистов — выплата должна непосредственно идти от клуба «А» в клуб «Б».
Были также разговоры, что можно перечислить эту сумму напрямую Арсену, чтобы он сам себя выкупил. Но и от этой схемы стороны отказались. Выход за рамки существующего правового регулирования — это огромный риск. Даже если бы «Динамо» пошло на такой шаг, как бы оно юридически обеспечило исполнение такого обязательства? Пришлось бы снова идти в CAS, только так решение будет обеспечено санкциями.
— Мы уже упоминали здесь отстранение наших клубов от еврокубков. Есть ли у этого какие‑то неочевидные последствия, может быть как раз с точки зрения юриспруденции?
— Важно, что это не исключение, а именно отстранение. Временное. Но насколько оно временное, никто не может сказать — и это главная проблема. То есть мы не знаем заранее, когда и при каких условиях наши клубы смогут вернуться.
Я оптимист и не думаю, что нас могут полностью исключить, по крайней мере до тех пор, пока дело не дойдет до включения крымских клубов в состав РФС. Я верю в наших футбольных функционеров, которые пытаются найти компромисс: удовлетворить желание тех, кто давно добивается интеграции этих клубов в нашу систему, и не допустить изоляции российского футбола.
— Еще одна важная история в нашем футболе — Fan ID.
— Эту меру не понимают не только футбольные болельщики, но и футбольные функционеры. Ведь это прежде всего процедура, которая ограничивает попадание зрителей на стадион. Была надежда, что после 24 февраля этот закон не примут, чтобы футбол как‑то мог отвлечь от происходящего, но нет, он действует. И что мы видим? В Ростове на матчи РПЛ приходит пять тысяч человек, а на Кубок — порядка тридцати.
В падении посещаемости обвиняют и клубы, и РФС. Но что такое Fan ID? Это идентификация болельщика на «Госуслугах». Но про большинство фанатов и так все известно, хотя бы потому, что они приобретают абонемент и у клуба есть информация по каждому из них. И клуб по регламенту несет ответственность за болельщиков, за то, что они делают на трибунах. Да, был прецедент с болельщиками ЦСКА, а в итоге наказали и другие клубы, которые теперь получают меньше денег.
Даже если и вводить эту систему, должен быть диалог всех участников процесса. Должна быть система лояльности, которая бы привлекала болельщиков на трибуны, а клуб бы был ответственен за их поведение.
— Давайте вернемся к работе спортивного юриста. Насколько эта профессия развита в России?
— Практикующих спортивных юристов в России немного, как и в мире в целом, потому что у этой профессии узкое применение. Нельзя просто взять контракт футболиста и сказать: «У меня есть опыт работы с трудовыми договорами. Сейчас я посмотрю». Настоящий спортивный юрист должен моментально реагировать на изменения.
Например, после 24 февраля появились дополнительные требования, помимо законов и регламентов. Приходится внимательно следить за решениями CAS, чтобы понимать, какие правовые обоснования он дает в каждом конкретном случае. Поэтому работы стало больше.
— Значит ли это, что таких специалистов станет больше?
— Не думаю. Пока что какого‑то притока специалистов в своей сфере я не увидела. Работы стало больше, она стала сложнее, но внутри индустрии мы стали больше взаимодействовать, поддерживать друг друга.
— А сколько дел вы сейчас ведете?
— Сейчас я параллельно веду пять кейсов. Но у них разные таймфреймы, поэтому я успеваю сформировать и распределить задачи. Все зависит от срочности и от порядка ведения каждого из них. Например, в CAS очень четкие и регламентированные сроки.
У меня есть помощники. Какие‑то кейсы я не могу полностью кому‑то доверить, потому что в них важна экспертиза. Если дело несложное, и я понимаю, как его решить, я объясняю, что нужно прочитать, что сделать, — и просто руковожу процессом.
— Вы постоянно работаете с международным правом, свободно владеете иностранным языком. Возникали ли в последнее время мысли релоцироваться и работать за рубежом?
— Да, глобально суть моей работы не меняется, меняется только местоположение. Но вопрос профессиональной релокации у меня не стоял, у меня не было задачи бежать. Сейчас я работаю сама на себя, сама отвечаю за своих клиентов и свой бизнес. И вопрос релокации неизбежно ведет к множеству вопросов: «Смогу ли открыть компанию за рубежом? Научусь ли взаимодействовать с иностранным государством? Смогу ли заново выстроить все рабочие отношения, которые у меня есть здесь?»
Есть и другой вариант: закрыть бизнес и пойти работать штатным юристом в компанию. Но, если честно, это большой шаг назад. Все-таки я уже не буду предоставлена сама себе, придется подстраиваться под обстоятельства.
— У вас был опыт жизни за рубежом. Почему приняли решение вернуться?
— Я работала в юридической компании под руководством очень сильного специалиста. Он предложил мне переехать в Болгарию и попробовать свои силы там. Безусловно, это была возможность, от которой нельзя отказываться. Это был шанс вырасти как профессионал, но под присмотром конкретного человека. И мое решение не было обусловлено только лишь желанием переехать за границу.
У меня была шикарная квартира, я выкладывала фотографии, писала: «Смотрите, я в ноябре загораю у себя на балконе!» Мне не нужно было постоянно находиться в офисе. Я постоянно ездила то в Париж, то в Афины. Но эта радость длилась недолго, потому что, по сути, ты остаешься один. А мне хотелось общаться с семьей, с друзьями, развиваться не только как профессионал, но и как личность. Поэтому я не очень советую романтизировать саму идею эмиграции. Психологически это очень тяжело.
Также у меня был опыт жизни в Эмиратах, но там мне было еще сложнее — и с точки зрения климата, и с точки зрения культурных и бытовых особенностей. К тому моменту я уже понимала, что не задержусь там надолго.
Мне все-таки более близка идея путешествий: когда ты приехал, сделал дела и уехал. А из любого путешествия хочется вернуться домой. Я просто не могу передать вот это чувство, когда ты заходишь в свой дом, обнимаешь своего кота, свою маму. Но этого там нет. Я не могу сказать, что я прям суперпривязана к дому, но я очень привязана к людям, которых я считаю своим домом. И вот благодаря им моя жизнь становится гораздо лучше.