Ирония и постпанк
— Я перечитывал ваше первое интервью «Афише». Вы сказали, что решили постебаться над русским постпанком в пику тогдашним группам. Процитирую: «Хотелось элемент нелепости и абсурда привнести». У меня сейчас есть такое ощущение, что каждая вторая группа, условно желающая попасть на фестиваль «Боль», пытается играть в нелепость и абсурд. Есть ли у вас такое ощущение?
Артем Черепанов: Честно говоря, не слежу за лайнапом фестиваля «Боль» ввиду наших отношений со Степаном Казарьяном. Понятно же, что в наше время с абсурдным материалом каким‑то проще попасть в уши людей, чем со серьезным, более вдумчивым. Потому что сам процесс создания музыки какой‑то трогательной, любовной… она более сложно создается. И на текстовом уровне, и в плане инструментов, аранжировок.
Иными словами, чтобы не опуститься в какую‑то пошлость любовную, нужно приложить много усилий, чтобы это получилось убедительно. А чтобы сделать абсурд, можно выйти на улицу, просто увидеть какую‑то вывеску, дурацкую рекламу, увидеть мем какой‑нибудь и просто за пять минут записать песню, и много людей с большей вероятностью ее поймут. Это развитие музыки в XXI веке, независимо от жанра, я думаю.
Александр Макеев: Но, с другой стороны, ведь чтобы создать трек, талантливый, с нелепостью и абсурдом, тоже нужны и мозги, и талант. Тоже нелегкая ведь затея — не упасть при этом в яму пошлости.
Артем: Да, безусловно. Я тоже раньше думал, что нужно что‑то особенное, потом я просто понял, что для создания абсурдной музыки нужен просто личный опыт, который в данном случае и определяет абсурдность. Чем больше ты живешь в России, особенно в провинции, тем больше ты даже нехотя сам сталкиваешься с таким абсурдом и бредом, это все в тебе откладывается, и потом тебе проще все эти вещи доступно объяснять. А с культурной стороны, если хочешь добиться убедительности в такой музыке, стоит посмотреть на тех, кто были раньше, до тебя. Посмотреть на андеграунд 90-х годов, там на «Звуки Му», «НИИ Косметики», такие постпанковые или около того, советские, может. И, если совместить личный опыт и культурный бэкграунд, получится мощно. Николай Коперник в золотом пиджаке — тоже неплохо.
— А в вашем случае чего больше в плане создания песен — личного опыта или культурного бэкграунда?
Артем: Да не знаю, мне кажется, в раннем творчестве преобладал культурный бэкграунд. Несмотря на то, что мы стебались, мы все равно имели какое‑то подражание, может, какому‑то определенному звуку. Мы себя еще не чувствовали комфортно в музыке. А сейчас это уже опыт в первую очередь. Даже не опыт, а просто желание высказать то, что нам нестыдно произнести. Темы, которые мы вбрасываем, которые несерьезны, и нам интересно отследить на них реакцию.
Когда ты пишешь какую‑то абсурдную музыку, ты не можешь предугадать реакцию на нее. То, что ты предполагаешь, всегда приходится разделить, а потом еще и умножить на пять, на десять. Это очевидно, когда ты делаешь какую‑то явно юмористическую вещь, а тебя начинают за нее хейтить, говорить, что это попса. Есть слушатели, которые живут категориями 2003–2005 годов.
— А часто такое случается?
Артем: Да. У нас проблема в том, что, несмотря на всю музыку, на весь этот постмодерн, иронию, мы сами иногда удивляемся тому, что половина нашей аудитории очень консервативная. Люди готовы воспринимать музыку только в определенном виде. То есть постпанк — значит нельзя синтезатор использовать, не больше одной гитары, желательно не попадать в ноты и нести на бытовом уровне какую‑то социальщину. Ну не половина, может, поменьше, ну старая аудитория мыслит так.
— А почему так происходит до сих пор? Все-таки, кажется, в другое время живем уже!
Артем: Нет. Не все в нем живут, к сожалению. Чтобы перейти в настоящее время, нужно как‑то заниматься собой, саморазвитием. Куда‑то смотреть дальше, не стопорить себя в развитии, изучать. То есть выйти на улицу и хотя бы не смотреть прямо, а как‑то по сторонам — хоть на какой свет ты переходишь перекресток. А многие как живут в одной своей форме и не хотят ее менять. А для настоящего времени это очень губительно.
Любой консерватизм рано или поздно треснет по швам. В чем бы ты ни был уверен, пройдет пару лет, и это может очень сильно измениться. И идеологически, и социально. Стоит хотя бы пытаться пропустить в себя что‑то новое.
— А как у вас самих дела с познанием нового? Ваш новый альбом лично мне показался медленнее и печальнее прочих. Кажется, вы внимательнее сейчас слушаете новую гитарную музыку западную, в частности, Гаса Даппертона и прочий бедрум-поп.
Артем: Да, есть такое. (Смеются.) Это приятное замечание, спасибо. Это очень верно подмечено, мы и правда интересуемся новой гитарной музыкой. Я очень люблю Гаса Даппертона. Замечательный музыкант. Я за ним следил, мне понравились его дальнейшие эксперименты. Перед альбомом он заранее выпустил все хиты синглами и в альбоме сделал уже такой монотонный минималистичный электронный материал. Там в деталях было слышно, что он заменяет всякие стандартные элементы музыки, которая раньше звучала, на какие‑то спорные с точки зрения правильности звука. Гас Даппертон, Космо Пайк там… Алекс Кэмерон. Хоть и не гитарный, но он идеологически очень близок нам, мы им вдохновлялись в музыке. У него есть тема такой китчевой альфа-самцовости 90-х — 2000-х годов. Какой‑то юмористической порнушности происходящего.
— Но для совсем постороннего слушателя вы до сих пор кажетесь такими людьми, которые укоренены в прошлое. Песня с рефреном «Верните мне мои 80-е» мне показалась стебом над теми, кто до сих пор живет в парадигме, где до сих пор существует только группа Joy Division и никого больше. Я верно считал смысл?
Артем: Да, верно. Изначально, когда мы начинали, у нас не было никакой любви к таким распиаренным постпанк-коллективам. Я до сих пор считаю, что Joy Division — это такой скромный постпанк. Это больше даже не музыка, а такие гитарные упражнения. Если бы я учился играть на гитаре и мне бы скинули их альбом какой‑нибудь, я бы за пару месяцев неплохо бы выучил ритмику там, приемы. (Смеется.) Плюс это отсылка к тому, как говорили «Верните мой 2007-й», это заведомо такой стеб, причем он очень хорошо попал в эту аудиторию старую. Это оказалось довольно рабочей схемой. Ну то есть тут есть сторона душевности, искренности. Интересно, что большинство еще и не особо поняли, что там есть не стеб. Очевидно, что он там есть, но все-таки. Самое страшное — это если кто‑то на полном серьезе эту песню воспринял, это уже совсем будет ужасно.
— А часто бывает, что слушатели не тот смысл считывают, который вы изначально вкладывали в песню?
Артем: Да это обычная ситуация вообще. (Смеется.)
Александр: Да, это нормально для большинства артистов. Слушатель считывает посыл верно, если у него нет никаких возможных вариаций этого посыла и музыка абсолютно прямолинейна, как рэп какой‑нибудь или поп-музыка. Там не может быть ничего другого. А тем и интересно заниматься музыкой: когда ты делаешь какие‑то вещи и вносишь, пусть минимальную, поэтичность метафоры. Очень интересно наблюдать за индивидуальным восприятием людей, что кто в этом видит. Бывало, мне звонили знакомые и говорили, что от некоторых песен им абсолютно сносит башню, рассказывают, что они услышали, какой смысл в этом увидели. А я ничего такого и не вкладывал. Но получалось, что мое настроение, например, моя меланхолия, затрагивала какие‑то его чувства, его меланхолию. Это интересно исследовать, что своей музыкой ты можешь в людях открыть.
Политика и Новосибирск
— Примечательно, что в отличие от многих сейчас вы до сих пор играете с метафорами, а не высказываетесь прямо. Насколько вам это кажется важным?
Артем: Очень важно. В начале разговора мы говорили о пошлости в музыке, и я тоже об этом рассуждал. Важный момент: вот появляются какие‑то новые артисты, у которых нет никакого культурного бэкграунда, есть только опыт. И они с этим опытом могут больше позволить себе, чем мы.
Это будет бить по нашей этической составляющей. То есть мы не можем играть какую‑то совершенно отмороженную музыку. Вот в этом наше старперство проявляется. (Смеется.) В текстах, в желании доносить или хотя бы пытаться донести словом какую‑то красоту. Потому что это сейчас важно, сейчас слова мало что значат, тем более в музыке, да и вообще везде.
— А вы из‑за этой скованности не чувствуете себя как‑то неуютно?
Артем: Так нам, наоборот, уютно. Это не то, что скованность, нам будет плохо, если мы будем делать как‑то по-другому. Ну зачем делать какие‑то вещи, если можно их не делать. Есть вот люди, которые всем говорят, что хотят бросить курить, но не бросают, и на самом деле просто не хотят этого. А есть те, которые и бросили, и при этом не страдают. Вот как мы. Мы этого не делаем, и нам при этом норм.
— Про комфорт еще. Насколько вам хватает терпения иронизировать над происходящим, не сорваться на открытую критику, на какие‑то более прямые и плакатные вещи?
Артем: Это отдельная тема. Многие исполнители вообще начинают быть эксгибиционистами? Внезапно они типа оппозиция. Но мы же музыканты…
Александр: Я могу проще ответить. У меня позиция, что если говорить о прямых вещах, нужно быть уверенным, что это на 100% правильно. Чтобы потом не ударить лицом в грязь. И эта прямота, она требует какого‑то высочайшего понимания вопроса, в том числе какого‑то движения дальше. Если брать какие‑то политические вещи, то мы вот не уверены, что кто‑то на 100% хороший, а вторые — нет. И мы не можем себе позволить что‑то говорить напрямую. Если мы разберемся, если нам откроется какая‑то истина, мы заявим об этом. Но пока мы осторожно наблюдаем за развитием событий.
— А насколько вас, как людей, трогают события, происходящие вокруг?
Артем: Тут тонкий момент такой: мы в Сибири находимся. Тут ничего не происходит особо. То есть мы не знаем почти ничего, вот в интернете читаем какие‑то вещи и видим не одну позицию, а полярные мнения. И поэтому сложно говорить, есть вещи, которые трогают или нет. Есть моменты для обсуждений.
— А что заставляет вас продолжать жить в Новосибирске?
Артем: (Смеется.) Провинциальность головного мозга. Просто мы стали сибирской группой. Мы уже напрямую ассоциируемся с Сибирью, если раньше и был смысл какой‑то в переезде, неважно, в Москву или куда‑то еще в Европу или вот в Азию бы уехал, то сейчас, мне кажется, мы уже закрепились как сибирский бренд. (Смеется.) Ну и просто мы тут выросли, мы тут и помрем, скорее всего.
— Я к чему еще спросил: вы сказали, что жизнь в провинции помогает накапливать личный опыт. Я так понимаю, что это нечто системообразующее для вашего творчества, именно вдохновение тем, что вы видите. Это так?
Артем: Да. Правда. Здесь намного больше того ******* [кошмара], которого нет нигде больше. И нам в этом плане проще. Да и если бы мы жили в Москве, у нас было бы больше друзей, мы бы больше тусовались, тратили деньги на алкоголь и у нас было бы меньше времени на музыку. А тут нам даже некуда пойти на самом деле.
Мы тут обсуждали Гаса Даппертона, то вот у нас никто не знает, кто такой Гас Даппертон. Даже представители какой‑то прогрессивной молодежи — они тут совсем не представители прогрессивной молодежи. Такая вот мораль. А те, кто уже взрослые, 25–30 лет чуваки, они уже закостенелые, в лучшем случае они по пятницам играют какую‑то музыку, а в худшем — такие просто обыватели. Работают, идут на завод в шесть утра с черным пакетом, в черном спортивном костюме. Это очень ценный исследовательский опыт. Важно заметить, что мы не находимся внутри этого, мы как бы со стороны за этим наблюдаем. Мы всегда в стороне от какой‑то ситуации, мы из нее извлекаем какой‑то опыт, что‑то для себя понимаем.
— А насколько комфортно вообще наблюдать извне?
Артем: Да вполне себе.
Александр: А мне лично некомфортно. Мне не нравится.
Артем: Ну местами может как‑то влиять, а местами и нет.
Александр: Мне некомфортно. Если рассматривать искусство, творчество, все происходящее не может не влиять, чтобы получалось убедительно. Для комфорта нужно жить в других местах и заниматься другими делами. А в моем случае нет этого комфорта. Я часто бываю в таком районе, не очень хорошем, там всякие жуткие вещи.
— Там до сих пор происходит то, о чем вы говорили «Афише» в 2015 году?
Артем: Да. Только центр стал поцивилизованнее. Я просто часто анализирую свой опыт. Ну понятно, что я всю жизнь прожил в Новосибирске и много было вещей, которые ну прошли и прошли. Я там помнил неделю 2014-го, неделю 2011-го. А бывали моменты, куча всяких «интересных» ситуаций, лютой жути, если их сложить, наверное, книга может получиться, жуткая.
— Закрывая тему Новосибирска: каково там жить сейчас?
Артем: Ну есть, что покритиковать.
Александр: Получше стало немного. Но тоже вот выборы мэра. Какая‑то муть, пытались кого‑то переизбрать, менялись даты, фальсифицировалось. Мэр от партии КПРФ оказался единоросом, такое вот (действующий мэр Анатолий Локоть — член КПРФ, но ЕР поддержала его на сентябрьских выборах — Прим. ред.).
— Да. Там странная была история.
Артем: Чувак казался менее сомнительным, а оказался сомнительным. У меня, как у любого провинциала, была такая позиция, чтобы голосовать за кого угодно, кроме единороса. А тут он не выполнял того, что обещал. У нас очень задымлено тут, а я аллергик, когда возвращался из Москвы, у меня сразу начинались проблемы. Вы офигеете, если приедете.
— Я был в Новосибирске, мне показалось, что «серый пояс» там повсюду. Вот центр, а там трубы заводов. Это было очень странно.
Артем: Да. Он промышленный, серый. Типовая застройка. Памятники архитектуры, как и в любом городе, начинают завешивать всякими вывесками. Зимой ничего не убирается: ни снег, ни лед. Мэр ничего не делает. Надеюсь, его не выберут в этот раз (Анатолий Локоть, о котором идет речь, в итоге выиграл выборы, набрав чуть больше 50% голосов — Прим. ред.).
— Теперь об альбоме. Я хотел спросить не столько об альбоме, сколько о состоянии лирического героя. Вы в аннотации к позапрошлому альбому сказали, что ваш лирический герой съехал с катушек. Мне интересно, что с ним происходит сейчас.
Артем: А сейчас он другой чувак. Тут важно, что тогда он был один, а теперь — нет, тогда мы там были как личности, а теперь персонаж уже другого возраста и тема такая ретроградская, китчевая. И он шоу-бизнесмен. Он не видит ничего в шоу-бизнесе, кроме пустоты, и, естественно, пытается всех привлечь каким‑то сексуальным актом. Мудак, короче. Мы отражаем другую сторону человечества в этих песнях.
Вот я смотрел недавно три фильма Виндинга Рефна, и у него в трех фильмах были разные персонажи, представляли разные стороны маргинальности. И там в последней части главный герой — старый наркоторговец, и он хочет удержаться на своем месте, не зная рынок, я подумал, что было бы прикольно сделать похожего персонажа, который представляет старый шоу-бизнес и пытается рубиться за него, когда это уже бессмысленно. Вот такая аналогия.
— То есть история про человека из старого шоу-биза, который не может свыкнуться с тем, что старый шоу-биз отмирает?
Артем: Да, все так. И он держится за все эти методы, типа кого‑нибудь изнасиловать, посидеть поностальгировать, побухать, поныть. Любые неэффективные методы продолжения своего существования, короче.
— А как вы вообще решили вдруг написать такую эпитафию старому русскому шоу-бизу?
Артем: Ну, во-первых, он тут в Новосибирске еще продолжается. (Смеется.) Никуда он отсюда не денется, всегда будет. Ну и тема такая колоритная, у нас показывают всяких персонажей-бандюганов, с расстегнутой рубашкой и золотыми цепями. И это все отмирает, а это такой веселый китч, и его, мне кажется, надо в культуру возвращать активно. Ну никто эти образы не использует. Возможно, даже молодежь их не понимает.
— А вы лично сталкивались с такой «уходящей натурой»?
Артем: Ну чтобы в таких прямо сказках — нет.
Александр: А я недавно просто размышлял о людях, которые живут с полным соответствием стереотипу о самом себе. Какой‑нибудь картежник, задрот или металлист. Они живут в одном каком‑то своем мире, не пытаясь вообще ничего в себя впустить. Эти образы выверены почти до идеала. И вот образец такого старого русского шоу-бизнеса — это Степан Казарьян, организатор фестиваля «Боль». Может, это каким‑то хейтом покажется, не знаю. Что мы имеем: вот это альфа-самцовое поведение, слабоумие и отвага, уверенность, и когда вот он начинает общаться с группой, он говорит такие вещи типа «ну вот если вы со мной не сыграете, вы больше нигде не выступите никогда, я вам перекрою кислород, закрою вам СМИ» и все такое.
— Позвольте задать вам прям совсем в лоб вопрос. Я правильно понимаю, что вот эта история про Казарьяна (организатора «Боли» и бывшего тур-менеджера «Буерак»: два года назад он в интервью The Flow обвинил группу в том, что они «повели себя как маленькие неблагодарные сукины сыны» и обвинил в «оскорблениях» и «шантаже», группа предъявила встречные претензии по поводу хищения 400 тысяч рублей, Казарьян назвал это «чепухой» — Прим. ред.), которая с вами произошла, она как‑то повлияла на идею этого альбома?
Александр: Нет. Вообще нет, совершенно.
Артем: На этот альбом нет. Тут именно больше про эстетику. Про Степана, если вспоминать этот конфликт, нас он беспокоил в момент, когда он про нас высказался неадекватно, после The Flow. Мы эту тему осветили, понятно, меня брала злость еще месяца три, пока он все эти вещи еще говорил и не мог ничего опровергнуть, он же до сих пор ничего не опроверг. Многие артисты ведь перестали с ним работать, и наши всякие знакомые. Для нас эта история уже в прошлом осталась. А если бы мы эту тему освещали в музыке, мы бы сделали это прямолинейно, мы бы спели песню про чувака, которого кинул продюсер. (Смеется.) Мы бы сделали это так. Как вот у Алекса Кэмерона в песне про телеведущего. У которого отобрали его шоу и он поет «верните мое телешоу». (Смеются.) Поэтому, Степан, вы на этом альбоме в пролете остались, к сожалению. (Смеются.)
— Ваша цитата: «Наплевать на катаклизмы, наша жизнь — одни трагизмы, это русский шоу-бизнес, это русский шоу-бизнес». Как связаны в данном случае русский шоу-биз и трагизмы?
Артем: Ну потому что это же все напускное, это все пустота, в этом нет ничего в конечном результате. Люди, которые стремятся что‑то получить, все равно остаются наедине с собой, пустые и раздавленные, единственная разница — узнаваемость и карманы, полные бабок. Ну я просто много историй слышал про то, что их это не наполняло в конечном счете. Вот поэтому такие строчки.
— Вы в интервью Colta предъявляли претензии Лизе Монеточке. Мол, припев ее главного хита имеет капиталистический подтекст. Я не совсем понял какой. А еще я не понял, что в этом плохого?
Артем: Не знаю, я считаю, что его слишком много в музыке, это слишком популярная позиция. Ну освещать там только блага. Мне это неприятно.
В моменте вот все говорят, что это круто, а мы вот говорим, что это некруто, и люди такие: «О-о-о, вот «Буерак». (Смеется.) Никто этим не занимается, поэтому мы решили заняться таким [троллингом].
— То есть вы специально кидаете такие триггеры? Типа что‑то становится популярным, и вы не совсем серьезно это критикуете?
Артем: Ну и то мы это не делаем преднамеренно, если нас спросят, мы ответим, а так нет. Если бы нас реально это беспокоило, мы бы отдельно об этом высказывались, в интервью или еще как‑то.
Александр: Еще и такая тема. Что вот русская музыка, тут все такие типа друзья, некому быть хейтером. Это такой никем не занятый трон. Ну не прям откровенным хейтером, а так. С сарказмом.
Артем: Мы и в жизни такие и есть. (Смеется.)
Александр: Да, это особенность нашей сибирской ментальности. Последствия жизни здесь.
Артем: Если ты живешь и тебя постоянно [троллят], ты тоже начинаешь всех [троллить]. Многие не особо этого понимают.
— И обижаются?
Артем: Да нет, мы ничего такого совсем обидного не говорим. Оскорблений нет никаких, все шуточки, юмор.
— По поводу русской музыки, трендов и вообще всего, что с ней происходит. Ваша цитата: «Есть ощущение, что русская музыка заслуживает чего‑то большего, чего‑то более осмысленного». Чего большего и чего конкретно осмысленного?
Артем: Ну в первую очередь больше текстов осмысленных, более поэтичных. Если брать современную русскую культуру, она вообще все потеряла, что ее связывало с культурой ХХ века, культурой прошлого.
И я считаю, что нужно иметь свою какую‑то идентичность в плане звука, потому что она очень сильно размывается, даже у тех, у кого она сейчас есть.
— А что в данном случае идентичность?
Артем: Слог какой‑то. Выражение мыслей, переживаний. Вещи, которые русским людям более свойственны. Ну условно то, что мы впитали в себя, проживая тут. Без прикрас, осознание себя в мире. Ну и я считаю, что то, что раньше было, тоже никак нельзя отметать. Историю культуры нужно все равно уважать и знать. У кого нет прошлого, у них и будущего нет.
— Когда пять лет назад все стали хмурыми, угрюмыми и запели по-русски — это разве не поиск своего культурного начала?
Артем: Можно, только он каким‑то неэффективным получился.
— Почему?
Артем: Во-первых, он очень быстро помер. Все это закончилось. То, что сейчас происходит, новые группы с гитарами, которые появляются сейчас, — это же американский поп-панк с переведенными на русский текстами. В духе «Кис-кис», «Пошлой Молли», ну и тонны тех, кто их копирует. В этом же нет ничего русского. Ну у нас там получилось, еще у пары групп. Я же еще смотрю не с позиции андеграунда, а с позиции выхода на какую‑то узнаваемость и обретение хоть какого‑то культурного веса впоследствии, а не так, что тысяча человек это услышала, а потом забыла через год. Мало что осталось.
— А почему именно у вас получилось?
Артем: Потому что мы усердно над этим работали. (Смеется.)
— В паблике вы так внимательно отмечаете всех, кто про вас написал. Складывается впечатление, что вам это важно. Это так?
Артем: Это скорее такое подспорье типа устойчивости. Как только мы выпускаем альбом, старая аудитория тут же начинает его поносить. Он вызывает просто дичайший хейт старой аудитории и привлекает много новой аудитории. И чтобы они врубились в происходящее, им надо еще какое‑то стороннее мнение. И мы для этого все это репостим. Мы не можем объяснить, ну вот кто‑то вам сказал, что альбом не такой уж плохой, может, он на самом деле не такой плохой? Может, все-таки не надо его слушать за пять минут. В этом же еще проблема: сейчас никто не слушает альбомы, синглы — это же самое выгодное сейчас на рынке музыки.
— Я от многих музыкантов слышал подобное. Мне просто кажется, что если бы синглы были прямо настолько вот важны, то все и альбомы-то не выпускали бы. Про смерть альбомной формы говорят на моей памяти лет 12–13, но что‑то она не торопится умирать.
Артем: Это хорошо на самом деле. Если она умрет, нам будет скучно. Я не очень люблю синглы. Это же ты как будто выпустил и отпустил. А альбом — это уже полноценное высказывание. В нем можно и звук разный показать, у тебя больше времени, чтобы раскрыться, чем три минуты.
— Листая ваш паблик, я наткнулся на сообщества «Буерак» мемы» и «Пацанские цитаты и «Буерак». Вы как к такому фанатскому творчеству относитесь?
Артем: Отлично. Они же, видно, тоже люди с юмором, раз интересуются такими песнями. «Пацанские цитаты» мне тоже очень понравились, «Буерак» мемам» в этом плане даже стоит поднажать. (Смеется.) Посоревноваться? Да-да, кто смешнее в этом вопросе.
Презентация альбома "Шоу-бизнес" состоится 18 октября в московском Arbat-Hall